Для начала я хочу предложить вашему вниманию гениальный текст Нины Геташвили. Он был написан 20 лет назад для журнала «Кавказкий дом».

Правдивая и поучительная история

о художнике Анатолии Чечике, который оставил столицу Украинской ССР и переехал в столицу Грузинской ССР в разгар перестройки, не очень вообщем-то замечая ее присутствия в окружающей действительности, лишь искусство всегда почитая единственным стоящим человеческого внимания занятием;

    а потому весело и не особенно утруждаясь, получив диплом архитектора Художественного института, занимался проектами реконструкции древних Киева и Новгорода, строил модерновые, насколько было возможным в не слишком склонном к авангарду городе, дома (что удивительно, стоящие до сих пор);

    а затем, не узревший адекватного задуманному результата и по нетерпеливости нрава, оставил архитектуру (не разлюбив, впрочем) ради… но не тотчас догадавшись, чего ради, поначалу стал играть в куклы (и доигрался до почетного кавалерства полуострова Крым, так как спектакль, им оформленный, «Звездный мальчик», про который не мною было сказано: «драма доверия художнику», был удостоен высокого звания лауреата Крымской республики);

    а затем не изменив, впрочем, куклам, перешел в театры музыкальные и драматические, самые разнообразные по форме и содержанию, и даже успел украсить фойе одного из них, а именно, главного театра оставленной с некоторым сожалением республики (напомню, ради переезда в другую республику), Академического им. И. Франка, своим фотопортретом (досужий читатель этих страниц сможет оценить фотогеничность моего персонажа), а сцену – декорациями к культовой «Конотопской ведьме», «Энеиде», «Мастеру и Маргарите» (последние два опуса и сегодня живы, но не вполне здоровы по давности лет) и спектаклем собственной постановки – «Прощальное представление» (снискавшем 11 грамот и дипломов на фестивале венгерской драматургии в общей столице Москве);

    и простившись с Украиной, опрометчиво прибыл в Тбилиси в год MCMLXXXVII от Р. Х. по сугубо личным обстоятельствам (сложившимся из-за неуемной страстности натуры), где оказался в самом эпицентре геополитических процессов, имевших в те времена место на Кавказе в целом и в Грузинской, пока еще Советской Социалистической, Республике, в частности; и был принят по старой доперестроечной памяти Ревазом Габриадзе в Театр марионеток, а затем, после некоторых плодотворных совместных обсуждений вариантов декорационных оформлений постановок ( в том числе и «1000 и 1 ночи» народной сказительницы Шехерезады) изгнан с обвинениями в желании узурпации места Реваза Габриадзе в театре Реваза Габриадзе, чем был ввергнут во многую печаль, дивясь масштабам человеческой подозрительности;

    и в этой кризисной ситуации решил исполнить свой долг мужчины – родить сына, посадить дерево и написать книгу, но никого не посадил, а родил дочь, написал дерево (маслом), а еще написал пьесу по «Блуждающим звездам» Шолом-Алейхема;

    а затем стал мастерить кукол для спектакля-мюзикла (для чего вставил в шолом-алейховский текст еврейские народные песни в переводе Наума Гребнева), который предполагал сам без мудрого и подозрительного руководства поставить в новорожденном культурном центре «Дарбази» – частном предприятии Реваза Бабуцидзе, и даже заказал Рубену Кажилоти музыку (а тот исполнил заказ замечательно); но когда были готовы все куклы и даже пара лошадок с фаэтоном, перед самым началом репетиционного процесса обнаружил в мастерской перепиленные решетки и отсутствие всех «действующих лиц», а какой Буратино их увел, ни Моисей, ни Аллах, ни Иисус не ответили;

    и с горя, чтоб успокоить руки, сделал «развертку» знаменитого Джвари, а Бабуцидзе ее издал, чтобы дети покупали планиметрию Джвари в магазинах, вырезали и склеивали в стереометрии и выбрасывали остатки листа с фамилией Чечик, потому что главным все же был тот неизвестный, кто строил храм, а не тот, кто придумал бумажную развертку и ни о чем таком, что не он главный, никогда не жалел, хотя все его в этом подозревали;

    а Кажилоти пожалел своих трудов и поставил в веселый праздник пурим (потому что в Грузии, как говорилось тогда на всех митингах, никогда не было еврейских погромов, но пурим стали справлять только в перестройку, когда многие почему-то стали уезжать в Эрец-Израиль, видимо предчувствуя, что закончится перестройка перестрелкой, и перед отъездом репетировали свои будущие праздники на исторической родине), да, веселый праздник с концертом на сцене русского театра Грибоедова, и в программу вставил только музыкальные номера своего производства из нереализованного в частном культурном центре Бабуцидзе кукольного мюзикла и заказал местному поэту перевести обратно на идиш то, что Наум Гребнев когда-то (в перерыве между стихами великого аварского поэта Расула Гамзатова) перевел на великий и могучий, но в программку вставил почему-то автором либретто Чечика, а тот получив удовольствие от концерта, отказался от авторства еврейских народных песен;

    но потом на той же сцене сделал декорации к перестроечной пьесе про допросы в сталинских застенках для народной артистки Н. Бурмистровой, но не получил гонорара, потому, что директор театра не оценил образное решение в стиле «минимализма», потому что по окружности черной вращалки были вмонтированы 12 черных же табуретов (хотя по ходу действия нужен был только 1 для жертвы допросов, которую играла Бурмистрова), чтобы зритель почувствовал поток несправедливости, имевший место в изображаемом хронотопе;

    однако Троица-Самеули – народные художники Кочахидзе,Словинский и Чикваидзе – которые работали вместе и вместе занимали место руководителя сценографии ГТО (не Готов к Труду и Обороне, а Грузинское Театральное Общество), оценили минималисткое решение и рассказали о несправедливости, учиненной директором над художником, председателю своему великолепному Гиге Лордкипанидзе, а тот только позвонил в театр и спросил, в чем дело, и гонорар был тут же выплачен, а вечером в компании Троицы пропит в единственном в Тбилиси корейском ресторане (потому что перестройка уже намекнула на экономическую свободу, и корейцы рискнули легализировать тонкую струганную полуваренную морковку с непонятного происхождения кусочками мяса, потому что, несмотря на намек на экономическую свободу, в свободной продаже мяса не наблюдалось, да и самих корейцев до этого тоже не наблюдалось, хотя все знают, каких только этнических представителей нет на благославленом Кавказе);

    а чтоб отвлечься от всех этих веселых происшествий, он оформлял книжки в редакции «Мерани» (которые быстро расходились по всему еще существующему Советскому Союзу, потому что только здесь так широко издавались Фрейд и «Агни-Йога») и еще творил «нетленку», т. е. писал холсты в своей мастерской на 13 этаже в Диди Дигоми (а один из них – «Сумгаит», подарил Каталикосу всех армян Вазгену II, а тот не ответил на письмо художника, и тогда художник подарил холст будущему музею будущего нового Спитака, который сам его об этом попросил) и делал офорты на вечные темы: «Песнь песней», «Иов», «Поверженный Самсон» (которые фантастическая женщина Наташа Чиквадзе, жена народного артиста Рамаза Чиквадзе, натренировавшись в менеджменте и промоушене на театре Руставели, заслужившего мировую славу, повезла вместе с работами других грузинских художников в галереи ФРГ и других капиталистических стран, где они были приняты с восторгом) и еще много других в экспериментальной графической мастерской Дома художника под руководством Марика Полякова (вскоре известного московского, а в настоящий момент – американского художника), который однажды осуществил замечательную акцию, выставив книжки, которые придумали и нарисовали все входящие в мастерскую художники, даже раньше, чем такие акции состоялись в Москве, во Дворце молодежи;

    и в том числе увесистый том нашего героя, снискавшего положительные рецензии за качество картинок, но с неверной интерпретацией имеющегося там шрифта, потому что это не древний иврит был, как подумали простодушные рецензенты, находясь под обаянием иудейского происхождения художника, а им самим придуманный алфавит и манифест нового направления «торт-арт», которые никто не понял;

    но попросил Поляков снять с экспозиции перед приходом публики карту мира MMXVII года с новым странораспределением, боясь обидеть кого-нибудь, а на самом деле сегодня, можно убедиться в профетическом даре художника, ибо мир меняется по слову его;

    хотя и он тоже, обладая означенным даром, лишь за сутки предрек трагические события 9 апреля, и тогда же рано утром прошел все кордоны и танки (не останавливали его патрули почему-то) к Дому художника на проспекте Руставели, против дома правительства и много тяжелого видел своими глазами, но это было только начало того, что не хотелось ему видеть;

    а потом съездил в Париж, и в галерее, которая продавала только Пикассо, Дали и Тобиаса, подписал контракт и оставил работы, но через двадцать минут вернул контракт и забрал работы, потому что ему не понравились глаза галериста;

    а потом, когда при Ассоциации содействия содружеству стран  и народов Кавказа родилась галерея «Нина», он отдал туда свои работы для участия в ярмарке «АРТ МИФ-91» (потому что понравилось ему участие в «АРТ МИФ-90», в галерее Юры Никича «Доминус») в Манеже всеобщей пока еще столицы, и они, эти работы, вместе с другими работами других художников были погружены в товарные вагоны, отправлены в Москву и получены в Москве, но железнодорожная ветка через Западную Грузию и Сухум была  в тот день (осенью 1991 г.), когда они через нее прошли, взорвана, и с тех пор в Тбилиси из Москвы и обратно ездят, как в тридцатые годы, через Баку;

    так работы спаслись Божьим промыслом, но спустя три месяца в Доме художника вместе с самим Домом художника (из-за опасной близости с Домом Правительства, который одно правительство артиллерийским огнем освобождало от другого правительства, которое тоже, в свою очередь, вполне по демократически отстреливалось) сгорела «нетленка» — все его офортные доски, и так он постиг, что хоть «рукописи не горят», но не стоит дожидаться синхронного перевода Воланда, чтобы понять, как тяжко молчать музам при пушечной канонаде, а потому с первым , еще даже не рейсовым, самолетом улетел из независимого уже Тбилиси в иностранную уже Москву, но то уже – другая, не менее поучительная история.