Гриша вызвал такси и отправил девок. Девки были хорошие, особенно черная, но надоели своей дурацкой болтовней. Дом – Wow, бассейн – Wow. Чуть что сразу – Wow. Хотя чего он капризничает. Ведь не для разговоров же он их привез. Свое дело они сделали хорошо, можно сказать на пять с плюсом. Даже убрали за собой. Он и не подозревал, что на такое способен.
Черное безмолвное небо нависло над освещенным изумрудным бассейном. Гриша рухнул в воду и стал рассматривать темноту.
– Ни одной звезды! Куда они подевались?
Несмотря на приятную мокрую прохладу дышать все равно было нечем. Дневная липкая духота не исчезла с наступлением ночи. Пришлось отбросить идею переночевать на свежем воздухе. Надо было вылезать и перебираться в дом, под кондиционер.
Как ни странно, но спать не хотелось. Гриша поворочался с боку на бок. Встал. Выпил еще виски. Все напрасно.
– Так начинается старость, – решил он.
Гриша спустился в кабинет и включил компьютер. Почты было немного.
– Ну, наконец-то! – из «Economist» сообщали, что его статья получила положительную рецензию и будет опубликована в сентябрьском номере.
– Этих – на фиг! – из Йеля прислали приглашение на ежегодный бал.
– Поздно, поздно, – Гилберт прислал досье и психологический портрет новой миссис «Foster, Foster & Brand». Я уже все про нее знаю и все скупил.
– Помню, Фанечка, помню! Уже и подарок купил. – Фаня напоминала о завтрашней свадьбе своего Левы. Гриша глянул в правый угол монитора –  то есть сегодняшней. Было пять утра.
– Придется спать в самолете, – вздохнул и пошел собираться.
До Балтимора было часа четыре езды, но… девки! Девки! Когда рыжая села ему на одно колено, а черная на другое он понял, что лучше полететь.

Машина легко скользила вдоль берега по пустынному шоссе. Солнце покинуло опостылевший Старый свет и медленно выползало из-за горизонта. Нарядный полу-диск его показался над океаном и покачивался как поплавок.

–Эх, ловись рыбка большая и маленькая! Ой, ты гой-еси, Владимир Красное солнышко! Принял бы ты иудаизм, как тебе умные люди советовали, а не веру христианскую. Не был бы теперь гоем. И не стоял бы тебе памятник. А был бы ты как есть жид-пархатый. И не уехал бы от тебя Гриша Поташник за тридевять земель. И текли бы к нам деньги как молочные реки. И не надо бы было носиться по деревням и собирать дань со всяких там древлян. И было бы все кошер. А то, видишь, выпить ему захотелось! Я тоже это дело уважаю. И баб люблю не меньше твоего. Но надо же и дело знать. Работал бы мой «Мытарь» нам на радость, соседям на зависть. И горя бы не знали. А так, потекут денежки ко мне на Лонг-Айленд. А ты будешь стоять там на горке со свои крестом как поц.
Кто не спрятался – я не виноват!
Гриша лихо свернул по указателю на двадцать седьмое шоссе, и солнце подмигнуло ему в зеркале.

Все началось с «Катерины Измайловой».
Студенческие годы в Гарварде прошли у Гриши под созвездием Дракона. Американки еще не жаловали его своим вниманием, и он не без удовольствия окучивал индокитайский контингент, чередуя их с изящными японками и очаровательными китаянками. Джунка приехала в Бостон из Киото и бредила оперной карьерой. До этого Грише вполне хватало трех аккордов на гитаре в ля-миноре, чтобы перейти к телу. С Джункой было сложнее. Ее взаимность требовала трехактной прелюдии с пышными декорациями, причем она одинаково возбуждалась и от Россини, и от Вагнера. Верди приводил ее просто в неистовство, и они редко дослушивали до конца. Пуччини действовал не так сильно, но больше всего Грише нравился Доницетти. Стоило ему поставить пластинку «Нормы» и под арию «Casta diva …» она уже начинала раздеваться.
         Гастроли «Большого театра» застали Гришу врасплох. Билеты стоили предорого. Да и провести весь вечер под пение на русском языке и лицезреть бывших соотечественников не очень-то и хотелось. Но у любви, как у пташки и законов всех…  Они отправились слушать Шостаковича.
         Разобраться, что к чему на сцене было достаточно сложно. То что многие, поевши грибочков, умирают, Гриша и так знал. То, что где-то за кулисами нашли труп какого-то Зиновия Борисовича, тоже было более-менее ясно. Однако все остальное вызывало много вопросов, и ему пришлось  погрузился в изучение либретто, чтобы не ударить перед Джункой в грязь лицом. Сюжет настолько заинтересовал его, что назавтра он отправился в библиотеку. Рассказ Лескова привел его к Шекспиру, и леди Макбет указала ему путь.
         Весь третий курс он изучал биографии персонажей журнала «Форбс». Сопоставлял сплетни бульварных изданий и брачные объявления с колебанием котировок, скачкообразное развитие моды с ценами на нефть. Записался на лекции по социальной психологии к Льюисону. Прочитал все, что было написано по теории поведения. Вытащил из чемодана свои старые университетские записи по теории катастроф, и в результате на свет божий появилась теория  системного прогнозирования в ограниченном временном интервале.

Все свои первые наброски по формализации влияния «женской» составляющей на движения рынка он спрятал от посторонних глаз, и защитил степень магистра по вполне тривиальной теме. Не стал он делать из своих исследований и докторскую, хотя уже была готова программа «Мытарь», а в уравнениях появились поправочные коэффициенты.
Быстро найдя работу в одной очень престижной консалтинговой компании, Гриша получил возможность проверить себя на практике за чужой счет.
Результат превзошел все ожидания. Его прогнозы сбывались в девяноста случаях из ста. Через год его сделали шефом аналитического отдела. Но работа в коллективе пришлась ему не по вкусу. Служебная карьера его волновала мало. А от оклада и бонусов он уже не зависел. «Мытарь» работал превосходно. Программа сама отслеживала в сети все перипетия личной жизни всех заметных людей в бизнесе и сама корректировала причудливую кривую возможных биржевых колебаний. Гриша уволился и отправился в свободное плавание независимого эксперта.

 

В самолете он сразу заснул и проснулся, когда уже начали снижаться.
Рядом с ним сидело миловидное создание, всё в тоненьких косичках. Создание читало толстую книжку и беззвучно шевелило пухлыми губками.
– Привет, что читаете?
– Привет! Выспались? А мы уже садимся, – девушка повернулась и осветила Гришу светло-серыми глазами.
Гриша заглянул в книжку и обомлел. Страницы были сплошь покрыты квадратными еврейскими буквами.
– Только не говорите, что вы по субботам не подходите к телефону, у вас десять детей и ваши косички это парик.
– Нет, я не замужем и детей у меня нет, – по ее улыбке стало ясно, что телефон она даст, – Вы же это хотите узнать.
–  Слава Богу! Значит, вас зовут не Эстер и не Суламифь?
–  Кари. Кари Варбола.
–  Григ Поташник. Консультант. Предсказываю будущее.
–  Тогда эта книга для вас, – она протянула ему книжку.
–  Я не знаю иврит.
–  Это арамейский. Каббала – книга «Зогар».
–  Спасибо, у меня уже одна есть. Я ее сам написал.
 
Самолет затрясло по полосе, а Гриша подумал, что каббалистки у него еще не было. И надо будет поучить с ней арамейский. То, что Кара по возрасту могла бы сойти ему за дочь, только подзадоривало его.
Пока получали багаж, он взял у нее телефон, выяснил, что живет она в Сохо, а в Балтимор прилетела к подруге на свадьбу.
– Тогда вот вам мое первое предсказание. Мы с вами встретимся на этой свадьбе, –  он распахнул перед ней дверцу такси, –  Если я ошибся – с меня ужин в «Куполе».
– А «Куполь» это что? – Кара высунулась из окна машины.
– Это ресторан в Париже, – поцеловал ее любопытный носик Гриша.

Фаня жила вместе со старшим сыном Ильей. В обычном «кондо», каких миллион в Америке и поддерживала в доме аптечную чистоту. Все ее три подбородка свидетельствовали, что ни сирийским ракетам, ни канадской иммиграционной службе не удалось сломить ее жизнерадостный характер. В веселых глазах не было и тени сомнения в правильности сделанного выбора, или сожаления. Она порхала вокруг Гриши, одновременно осыпая его семейными новостями и методично накрывая на стол. Казалось, она задалась целью переместить все содержимое большого холодильника в его желудок.
– Ты такой худой! Ты же еле на ногах стоишь! Петя с Мэрой уже здесь. Илюша поехал встречать Идочку с детьми. Ты его не встретил в аэропорту? Они уже скоро должны быть. У него новая машина и он очень аккуратно ездит, но я думаю это до первой царапины. Он такой лихач! 
Последний раз Гриша видел Илью лет десять назад. Медлительный и флегматичный Илья послушно пять раз менял галстук, поскольку у его невесты Иры и у Фани оказались разные взгляды на этот счет. Представить, что он лихо закладывает повороты и нарушает скоростной режим, было трудно. Также как понять, как он умудряется работать риелтором.
– Ты знаешь, Янкель умер. Феликс позвонил. Говорит, его только на второй день нашли. У него, оказывается, собака была. Так она сутки выла. Пока дверь не вскрыли. Так жалко его. Совсем один был. Возьми вот деруны. Я специально для тебя приготовила. Ты же любишь, я помню. Да совсем забыла. Знаешь, кто приехал? Кравитсы. Все! Я им послала фотку Левы с Катей и пригласила, так, из вежливости. А они приехали, даже с детьми. Молодцы, правда? Вот ты увидишь Катю! Глаз не оторвать. Такая красавица.
И родители приличные. Они правда из Тирасполя, ну и что? Не на черной же ему жениться. Ты себе не представляешь. У него на работе одни эти, как их теперь, – афроамериканцы. Эти янки со своей политкорректностью совсем сбрендили. Кого они выбрали губернатором! Это что за фамилия! Или это псевдоним? Шварце-негр! Кого он хочет удивить? Был бы он Вайсе-негр – это было бы уже интересно. Вот возьми салатик с маслинами. Я специально со сладким луком сделала, чтоб запаха не было. А Кравитсы молодцы. Знаешь, пока Йося был жив, мы еще перезванивались…
         От еды Гришу совсем разморило.
         – Фанечка, спасибо большое, но мне нужно немного поспать. А то я засну на свадьбе. Я всю ночь работал…
         – Знаю я твою работу. Небось опять с какой-нибудь некейвой кувыркался. Ты же совсем ничего не съел. Жениться тебе надо. Иди сюда. У нас теперь места много. Вот твоя комната и можешь спать сколько хочешь. Даю тебе три часа. А то я тебе дам – спать на свадьбе!

         Гриша нырнул под одеяло, как в бассейн. От постели исходил непередаваемый забытый аромат дома и детства.
– Вот видишь, Дантон! Ты не прав! Если Родину нельзя унести на подошвах сапог, то ее можно увезти в наволочке.

 

Первое жилье в Бруклине на Кингстон авеню было убогим и не внушало оптимизма в грядущую американскую жизнь. Гриша быстро сдал экзамен по языку, и в ожидании ответов из университетов, работал в соседней булочной. Утром – грузчиком, а вечером –  уборщиком. Марк с Луисой ходили учить английский, а старый Изя надевал свой парадный пиджак с орденом Ленина над колодками и отправлялся в центр при синагоге. Там он сидел целыми днями, бесплатно обедал, читал газету на русском языке и играл в домино с такими же стариками. В них он, наконец, обрел благодарных слушателей. Его рассказы начинались со штурма Зимнего и  заканчивались взятием Рейхстага. Бывшие подданные Российской и Австрийской империй, бежавшие от фашизма евреи из всех стран Европы слушали его, открыв рот, как юные пионеры. Беда была в том, что мало кто из них хоть что-то помнил по-русски, а идиш Изя порядком подзабыл. Член партии с 1917г. сокрушался, что его проповеди о необходимости октябрьской революций и преимуществах социализма не встречают должного понимания, и тогда он прибегнул к помощи семейного фотоальбома. Успех был сногсшибательным. Евреи цокали языками, причмокивали, говорили «Майн гот!» и похлопывали его по плечу.
В один прекрасный день, Изя так увлекся рассказом, что уронил нижнюю челюсть. Протез упал на старую пожелтевшую фотографию. В центре сидел Изин отец раввин Мейер-Залик – невысокий седой человек в большой шляпе. А вокруг громоздились Изины братья и сестры.
Пока Изя вставлял протез на место, чья-то осторожная рука легла на страницу.
– Как у вас это? – спросил голос по-русски с сильным акцентом.
– Что значит как? – Изя обернулся. Невысокий незнакомый старик в кипе ничем не отличался от всех остальных слушателей, – Это моя мешпуха. Мой отец и все… гешвистеры…А вот я, – Изя ткнул пальцем в свое изображение в солдатской форме.
– А вы где? – не отставал старик.
– Вот. Вот, слева внизу, – какой тупой!
Возникла пауза.
– Исаак! Ес ис ду?
– Конечно я, вот Фома-неверующий!
– А это есть я! – сказал старик и ткнул пальцем во вторую солдатскую фигуру.
– Нет, нет! Это мой брат Иосиф. Майн бродер. Он погиб. Убили! Ир тойт!
– Изя, это я – Иосеф! Я есть живой! Их бин эмлебен!
Старый большевик недоверчиво посмотрел на ожившего брата и решил шлепнуть этого вруна немедленно. Рука сама потянулась к кобуре. Маузера не было. Не было и кобуры. В кармане лежал только нитроглицерин. Тогда он решил публично изобличить шпиона и опозорить перед всеми. И пусть тогда эти евреи сами решат, что с ним делать и побьют его камнями.
– Если ты Иосиф, тогда кто это? – Изя ткнул пальцем в сестру милосердия.
– Это моя сестра – Батья.
– Нет, это моя сестра. А это?
– Это Шендль-Наама, а это Дэвид-Залман, - старик опустился на стул рядом с Изей. Прозрачные пальцы его дрожали.
– А это?
– Рахель и Ривка.
– А это?
– Рейзл-Симха и ее муж Шолом. Мейер-Залик. Сара и Борух. Это во дворе дома, – слезы текли у старика по щекам и падали в фонтан с чудищами. Непроизносимое имя Бога застыло у него на губах.
– Я Иосеф Кравитс! Я есть живой!

 

 

Синагогу построили посреди парка совсем недавно, и в ней еще слегка попахивало краской. Лева под хупой был больше похож на агнца на заклании, чем на счастливого жениха. Зато Катя вся сияла от радости и дрожала как стрела, попавшая в мишень. Гриша давно заметил, что подвенечное платье сравнимо с выстрелом стартового пистолета. С него все только и начинается. Для одних женщин замужество это цель и свидетельство достижения успеха, а для других же, и они его интересовали в первую очередь, только средство на пути к цели. По тому, как невеста носит платье, он готов был определить, зачем она вышла замуж и как долго она собирается там пребывать.
Катя всеми складками своего наряда демонстрировала свои далеко идущие планы. Учитывая более чем скромную Левину зарплату инженера-электрика в городской  коммунальной компании, ни у кого бы, ни повернулся язык упрекнуть ее в сиюминутном расчете. Зато каждая оборка на ее пышной юбке явно говорила, о ее решимости сделать из своего избранника нечто выдающееся и сногсшибательное. На зависть всем!

–  Красавицей ее конечно можно назвать, но за деньги, причем за большие. Ну, ладно, с тебя Фанечка денег не возьмем. Деньги мы получим с других, женатых на таких же лисичках. И возблагодарим Отца нашего за то, что он создал этих женщин. Красивых и не очень. И наделил их неутомимостью в поисках и ненасытностью в желаниях. И даровал им зависть и стремление. Хвала вам жены, толкающие своих мужей на ристалище престижа! Хвала вам жаждущие положения и алчущие известности! Пока вы есть, у Гриши всегда будет на кусок хлеба с маслом. И да не остынет его постель! Да будет так!

 

– Венчание кончилось. Кажется так у Бабеля? Или вы только Каббалу читаете? – Гриша давно приметил Кари среди подружек невесты.
– Привет, Григ. Вы угадали, и вам не придется тратиться.
– Ну, я сэкономил на ужине, так что готов разориться на завтрак.
– А вы со стороны жениха?
– Да, он мой, как это по-английски, …
– Скажите по-русски.
Кари во второй раз поражала его:
– Троюродный брат… Секонд казн…  Откуда вы знаете русский?
– У меня мама армянка, бежала из Баку и назвала меня Карине. А папа эстонец. На каком языке они могли объясниться?
– Так вы не итальянка?
­– Нет. Варбола – ударение на первом слоге.
– Дети разных народов, – запел Гриша, переделав вторую строчку, – Мы теперь в другом мире живем...
Светло-серые глаза вспыхнули от удивления.
– Была такая советская песенка. Называлась «Гимн демократической молодежи».
­– Гриша не морочь молодежи голову, – Фанечка поймала конец фразы, – Ты становишься похож на собаку Павлова. У тебя при виде невесты начинается усиленное слюноотделение. Я еще не забыла тебе Ильюшину свадьбу. Идемте за стол. Я тебя посажу рядом с нашим раввином. Реб Исроэль очень умный человек. Может он тебя образумит.
– Хорошо, только посади Кари с другой стороны. Чтобы у меня был выбор. Если мне не подойдет его средство.

 

Все попытки Фани женить его, Гриша воспринимал снисходительно.
Семейное счастье не укладывалось ни в одну формулу и было для него тайной за семью печатями. Отец его был тихий безответный уравновешенный человек. Вывести его из себя Луисе не удалось ни разу за все сорок лет, несмотря на ее гремучий испанский темперамент. Всю войну он прошел сапером. Один единственный раз на переформировании он случайно пропустил занятие по изучению новой немецкой мины. Весь взвод разнесло на куски, а он остался. Марк мог спокойно спать под канонадой  истерик своей жены и градом осколков посуды, бить которую его жена имела свойство не прикладая рук. Мог сесть на именинах в торт и не заметить. Любили ли его родители друг друга, или это был обычный послевоенный брак на безрыбье, так и осталось для Гриши неизвестным.
         Луиса вообще была необычной. Девятилетнюю дочь испанских анархистов, привезли в Союз на пароходе. Понятие свободы и независимость она, очевидно, впитала вместе с молоком матери, и в детском доме с ней не было сладу. Когда Изя с Раей решили взять испанского ребенка на воспитание и остановили свой выбор на Луисе, директор был на седьмом небе от счастья.
– Она наша самая лучшая и талантливая девочка и уже немного говорит по-русски.  Это сплошной нахес! И на вас будет похожа, – доверительно уговаривал их майор Чмух. О том, что при ее появлении у него на столе чернильница всегда переворачивалась, он благоразумно умолчал.
– Я думаю, у вас, как у героя Гражданской войны, не будет проблем с оформлением. Родителей ее расстреляли фалангисты, она круглая сирота. Так что и в будущем цурес не будет.

Проблемы начались сразу. Когда Рая, согрев два ведра воды, устроила ей ванну, Луиса наотрез отказалась снять нательный крестик. Изе пришлось долго объяснять ей, что в школу идти с крестиком нельзя, что над ней будут смеяться и никогда не примут в пионеры, но Луиса была непреклонна. Смеяться над ней никто не стал. Дети с восторгом встретили испанскую девочку и каждый день гурьбой провожали ее домой. А через месяц Луису и еще пятерых одноклассников задержала милиция на вокзале. Они собирались в Испанию бить фашистов. Но самое страшное, что кроме сухарей у них нашли черное знамя анархистов. Правда ситуацию смягчало то, что надпись на нем была сделана по-испански. Изя был вне себя.
– О чем она думает! Она ни о чем не думает! – орал он на весь дом. Но тут за Луису вступился Мейер-Залик.
– Она как раз думает, в отличие от тебя. Если бы она написала по-русски, то тебя бы не звали в милицию, а милиция пришла бы к тебе. И совсем даже не милиция! А твои «товарищи». И сейчас ты бы уже ехал, но совсем даже не в Испанию, а в другую сторону, вот!
С тех пор Луиса ни на шаг не отходила от старика. Все время после школы она проводила со старым раввином и скоро свободно читала Талмуд и Тору, а на идиш говорила, как на родном. Мейер-Залик надышаться не мог от счастья. А Луисе нравилось расчесывать его седую бороду и заплетать пейсы в косички.
         За этим занятием их и застали Изя с Раей в одно воскресенье, вернувшись из клуба НКВД с концерта Вольфа Мессинга. Рассказ о его чудесах не произвел на Луису никакого впечатления.
         – Подумаешь, тоже мне хухем, я еще лучше могу, – пожала плечами девочка. Она бросила пронзительный взгляд на письменный, стол и родители увидели как сама собой открывается коробка «Казбека» и папиросы разбегаются по зеленому сукну. Потом гипсовый бюстик вождя мирового пролетариата вздрогнул и заскользил к краю. Изя бросился ловить и не поймал. Ленин разбился на куски, нос отвалился, лысая голова его покатилась и исчезла под шкафом.
         – Амен! – сказал Мейер-Залик.

 

 

   II

 

– Штейт а бухер ун эр трахт 
  Трахт ун трахт а ганце нахт …
 
Лиза решила тряхнуть стариной и вышла к микрофону.
Свадьба катилась своим чередом. Двенадцать больших круглых столов были накрыты прямо под соснами и кружились вместе с гостями вокруг эстрады, украшенной белыми воздушными шариками.

– Тум-бала, тум-бала, тум-балалайке …– подхватил реб Исроэль справа от Гриши.  
– Тум-бала, тум-бала, тум-балала… – фальшивил Сол Кравитс слева от Кари.
Церемония плавно дрейфовала от американской респектабельности к привычному советскому застолью.

– О чем эта песня? – Кари пыталась перекричать динамики.
Гриша допил водку и закусил жирной рожей Бена Кравитса, который сидел напротив него.

– Думает парень ночь напролёт –
   Ту ли девчонку в жёны берёт,
   Можно влюбиться и ошибиться,
   Ах, если б всю правду знать наперёд! –

Словно услышав Кари, Лиза спела куплет по-русски.

– Вставайте, надо размяться, – Кари тащила его на танцпол.

– Мэйдл, мэйдл, х'вил ба дир фрегн, 
   Вос кон ваксн, ваксн он регн, 

 Кари сразу взяла его за плечи и повела. Гриша осторожно положил руки ей на талию, как будто никогда не держал женщину в руках. И стал послушно переступать с ноги на ногу, стараясь не ударить в грязь лицом. Танцевать он не умел. Неожиданно для себя он вдруг обнаружил, что ему нравится это топтание с покачиванием под музыку. Нравиться прикасаться к ней и ощущать каждое ее движение.
         – Странно, никогда не думал, что может быть приятно, просто так обнимать девушку.
         – Вы не просто обнимаете – вы танцуете. Танцем можно сказать что-то такое, чего словами не скажешь.
         – Что же нельзя сказать словами?
         – Многое. Нельзя передать как пахнут цветы… Какого цвета одиночество… Как звучит ночь… Какой вкус у губ… Если бы все можно было сказать словами – не было бы музыки, поэзии.
         Кари кружила его по площадке, и Гриша почувствовал, что упускает нити игры.
         – Ну, это для совсем безнадежных. Все эти метафоры и аллегории. Пушкин, Есенин, Блок – все это классные ребята, но они нужны только для косноязычных. Чтобы девушек уговаривать. Я всегда сам могу сказать все что хочу.
         – Да?           
– Тум-балалайке, фрейлех зол зайн!

Кари разомкнула руки и сделала финальный поворот, разбросав косички по плечам,
         – Тогда скажите, как сильно вы меня хотите? –­ бросила она вызов в наступившей тишине,
– Ведь вы хотите меня?
Гриша на секунду потерял дар речи,
– Вы ждете объяснения в любви?

         – Нет, ну что вы! Вы ведь не любите меня. Вы просто хотите со мной переспать. Вот и попробуйте затащить меня в постель, только – без ужина в Париже и других наработанных соблазнов. Расскажите о своем желании. И давайте без цитат. Своими словами.
         Гриша судорожно порылся в своем арсенале, но подходящих слов не нашел. Ему безумно хотелось завладеть ею, но старое  –  «аж скулы сводит», вряд ли могло произвести впечатление. И он решил выиграть время,
         – Про ваши глаза и фигуру говорить можно?
         – Нет, нет! Не нужно меня превозносить. Попробуйте выразить свою страсть. Если она, конечно, есть, – подзадоривала Кари.
         Слова разбежались и ни за что не хотели возвращаться. Гриша почувствовал себя Каштанкой, у которой вытаскивают за нитку из желудка уже проглоченное мясо. Добыча уходила из рук.
– Игра затягивается и победу явно придется добывать в овертайме. Горячее подадут при ничейном счете. Будем считать это моим домашним заданием.

         Длительные осады Гришу не привлекали никогда. Он не ставил перед собой неразрешимых задач. Предпочитал простые решения, не прибегая к высшей математике. Матримониальными намерениями не страдал. Поиск одной неизвестной его не интересовал. Уравнения со многими переменными были куда более захватывающими. Женская привлекательность выражалась в обратно пропорциональной зависимости от умственного развития и описывалась в координатах, где по оси абсцисс откладывался размер груди, а  по оси ординат – длина ног. Все остальные качества выносились за скобки, и ими можно было пренебречь. Продолжительные связи случались редко. Они выгодно экономили время, но заканчивались молниеносно. Стоило только временной переменной осознать свою функцию и степень влияния.

 

         Фаршированная куриная ножка просто таяла во рту Бена Кравитса. Кисло-сладкий соус стекал по подбородку на белоснежную салфетку, повязанную вокруг шеи.
– Кари, что-то мне это напоминает.
– Похоже на живопись Поллака.
– Я не об этом, хотя тут уместнее сказать жиропись. Здесь интересно другое. Если над Беном немного потрудиться… смыть многолетние слои лосьона, металлокерамику заменить на золотые коронки… сломать оправу за триста долларов и завязать очки шнурком от ботинок… отрастить недельную щетину… одеть в синий рабочий халат, то он вполне сойдет за Абрашу.
Гриша уверено перехватил инициативу, как только оказался в привычном сидячем положении.
– Кто такой Абраша?
– О! Это был фантастический человек. «А менш», как говорила моя бабка Рая. Один из тех тихих гениев, безвестно канувших в историю. Великий алхимик двадцатого столетия,  он умел превращать железо в золото.
Видите вон того старого Петю. Петя был директором скобяного магазина на Подоле. Магазином это можно назвать теперь с большой натяжкой, так маленькая деревянная лавка, но тогда других и не было. Так вот Абраша был у него все! Продавец, завскладом, бухгалтер, менеджер по связям с подольской общественностью…
– Что такое скобяной?
– Это всякие железки – гвозди, шурупы, лопаты, замки…все это в Абрашиних руках превращалось в золото. Как вы догадываетесь, Абраша в жизни не слышал таких слов как маркетинг, менеджмент и профицит, зато он хорошо знал слово дефицит. Думаю, что по рентабельности бизнеса эта лавка могла бы поспорить с любой транснациональной корпорацией. Пете оставалось только подмазывать милицию и начальство. Да играть в нарды с Багратом Айвазяном, директором соседнего магазина.
Гриша положил себе на тарелку кусочек румяной шейки и налил еще водки.
– В шестьдесят восьмом случилась странная вещь. Советская власть разрешила эмиграцию. Не знаю, что двигало нашим славным руководством – то ли они отчаялись извести своих евреев собственными силами, то ли решили поделиться ими со всем остальным миром, но факт остается фактом. Абраша и Петя были первыми у ворот ОВИРА. Проблема была в том, что отпуская евреев на волю в пустыню, коммунистическая партия совсем не желала расставаться с их деньгами и драгоценностями. С собой можно было взять только грамм 200 серебра, кажется, и обручальное кольцо. Книги, одежду, посуду, мебель и прочее, накопленное годами барахло, упаковывали в специальные огромные, как контейнеры ящики. Делали их только специально на таможне, и очередь была огромная. Ну и стоил этот ящик так, как будто он был не из русской сосны, а как минимум из черного африканского дерева. Родных у Абраши не было, вся его семья осталась в Бабьем Яре, и Петя был единственным близким ему человеком. На него, на Петю и Петину дочку с мужем  полагалось три ящика. Есть идеи, как надуть таможню?
– Пока нет.
– Абраша вызвал знакомого зубного техника, и они за неделю переплавили все кольца, кулоны, браслеты и броши в гвозди. Дальше все было просто. Когда им изготовили ящики, Абраша собственноручно вытащил все советские железные гвозди и на  их место вбил свои золотые. Работа была ювелирная. Ни одной вмятинки на досках, никто не должен был заподозрить, что гвозди вынимались. Шляпки были покрыты обычным сплавом. Вот  и все. Таможенники старательно перетрясли все содержимое и опечатали ящики. Следом отправили Петин багаж.
– И что с ним стало в Израиле?
– Вот это уже не интересно и грустно. Вместо того чтобы пустить деньги в ход и применить свои таланты на свободе, он пожертвовал все свои гвозди в Яд ва-Шем. Надел кипу. И стал каждый день ходить к стене плача молиться. Видно, он спятил.
– Вы думаете, обращаться к Богу признак безумия?
– Нет, но все в меру.

Из дамской комнаты Кари вернулась вместе с невестой.
– Гриша я хотела поблагодарить вас за чудный подарок, – защебетала Катя, – Я так люблю серебряную посуду. Мне Фаина о вас столько рассказывала. Вы научите меня играть на бирже?
– Катя, Фанечка вас дезинформировала. Я не играю на бирже. Я сухой ученый, аналитик. Мое дело прогнозы. Причем, долгосрочные. А там, как говорил Ходжа Насреддин либо ишак помрет, либо эмир.
– Вы меня разыгрываете? Разве на это можно жить?
– Видите ли, со времен Насреддина мало что изменилось. Люди по-прежнему любят слушать сказки и любят деньги. Вот я им и рассказываю сказки про деньги. Иногда мои предсказания сбываются, и это позволяет сильно сэкономить, Кари может вам подтвердить.
Катя обернулась к подруге. Гриша тоже посмотрел на Кари, потом опять на Катю. Выпитая водка делала ее более съедобной, но до Кари ей было еще далеко.  Грамм двести, пожалуй, – прикинул Гриша в уме. Он огляделся – и сразу заблудился в причудливом рельефе женской географии – вокруг собрались Катины подружки.
Торжественный парад возвышенностей и впадин ни на минуту не прекращался, насколько хватало глаз. Декольте и разрезы спешили на смену друг другу, увлекая воображение в полумрак оврагов и ложбин. Плотоядные углубления сменялись налитыми, готовыми к извержению вулканами, и каждый новый изгиб открывал вид на бесконечные соблазнительные дали. Бессильные ткани трещали под напором едва прикрытых вызывающих достопримечательностей. Неудержимая лава, готовая испепелить все на своем пути, рвалась наружу, вознося хвалу Господу, создавшему эту плоть из праха, и одновременно Сатане, сделавшему ее такой аппетитной.

Ах, девочки, девочки! Что бы я без вас делал? Что за сила движет вами? Как же вам, наверное, нелегко. Лезете вон из кожи и из платьев, выщипываете брови, бреете ноги, удлиняете ресницы, часами завиваете волосы. А потом часами их выпрямляете. И все ради чего? Ради сомнительной радости добыть вот такого вот Леву и нарожать от него детей? И толкать его, и подталкивать его всю жизнь, доказывая себе и подругам правильность выбора. Не беда, что он умом не вышел и двух слов связать не может, зато он удобен в употреблении и неприхотлив в использовании. Почти наверняка не будет бегать по девкам. Ну, зайдет пару раз в стрип-бар, это максимум. Не потому, что у него фантазии не хватит завести любовницу, а просто где же еще найти охотниц на такой товар. И будете делать вид, что поймали Синюю птицу за хвост, и она несет вам золотые яйца. Хотя, может так оно и есть!

– Рэб Исроель, – Гриша повернулся к раввину, – Давайте выпьем за невесту и за этих прекрасных девушек! Пусть их жизнь будет счастлива, и пусть каждая найдет своего Леву! А там, глядишь, и нам что-нибудь перепадет.
Раввин недоуменно посмотрел на Гришу, икнул и выпил.

 

 

                                                  III

 

– Ты, ты, ты и ты, дневники на двойку, – Никифор тыкал грязным пальцем и благоухал перегаром. Толстым красным карандашом «Сакко и Вацетти» он выводил жирные двойки вместо подписи классного руководителя и писал пространные замечания. Закончив это нелегкое и неблагодарное занятие, Никифор пригладил лысину и растянул меха баяна:
         – Сейчас будем готовиться к празднику «Песни и строя» и собирать макулатуру. Так, построились! В гардероб с первым куплетом – Куба любовь моя! Остров зари багровой…
Гриша маршировал, открывая рот, постепенно перемещаясь в хвост колонны. Никифор шел спиной вперед, хищным взглядом покрывая головы учеников.
         – Слышишь чеканный шаг, – заблеял баян и класс затопал по пустым коридорам школы.
– Левой, левой! Поташник, я все вижу! Это идут барбудос…
Строй завернул на лестницу, и Гриша тихонько прошмыгнул в туалет. В туалете химичка продавала завучу какую-то кофточку. Софья Львовна открыла окно, пытаясь превратить его в зеркало. Она вертелась перед стеклом, прикладывая блузку и так, и сяк, поворачивала створку под разными углами, но отражение получалось бледным и нечетким.
– Иди сюда, Поташник. Стань спиной с той стороны. Темный форменный школьный пиджачок прекрасно справился с ролью амальгамы. Довольная своей находчивостью, завуч перешла к примерке.
– Стой и не поворачивайся!
Поворачиваться не было никакой надобности. Взбудораженная пышная кружевная комбинация прекрасно отражалась в другом окне.
– Все, свободен! Курить будешь? – химичка протянула ему пачку «Беломора», – Твоей маме не нужны сапоги?
         Гриша прикурил, отрицательно замотал головой и зашел в кабинку. По стенкам, как портреты соседей, висели овальные подковы сидений для унитаза. Из полотняного мешочка с вышитыми гладью цветами торчали обрывки газет – « …куруза в Литве»,
«…тели целины», «… на орбите».
        …аильские агрессоры  за звание чемпио…
        …не может и не будет   в дебюте сицилиан…
        …решительный отпор  пошел слоном…
…грессивное человечество.  разменял ладью…
По цепочке от бачка к фарфоровой ручке медленно ползла сороконожка. Гриша выдул на нее кольцо дыма, выплюнул окурок и спустил воду.
– Гриша, иди сюда, – поманила его на кухню Фира.
С буфета на него грозно зыркнул филин. Чайки и гагары громоздились на холодильнике. Чучела животных и птиц заполняли всю квартиру. Даже из раковины, сквозь остатки салата оливье, на него смотрели синие воробьи на тарелках.
– Знаешь, Янкель умер, – Фира почему-то улыбнулась. ­– Может, заберешь все эти чучела в школу?
Фира осторожно засунула несколько птиц в авоську и проводила его до двери. На площадке Гриша вскочил на перила и поехал вниз.
– Смотри только не разбей! Это настоящий немецкий фарфор.
Во дворе дома, возле фонтана мужчины уныло стучали в домино, дожидаясь своей очереди на прием у Полу-Гитлера. Из Танькиного подъезда  вышел ублаженный красный Никифор рванул баян и запел:
– Куба любовь моя!
Тучный мужчина в большой кепке, измученный ожиданием и предвкушением, передал костяшки по очереди и собрался подняться наверх. Танька растрепанная, в распахнутом халате к восторгу игроков свесилась с балкона:
– Все! Все, я предупреждала – за Никифором не занимать! Все! У меня обед!
Разочарованный клиент вместе с кепкой приземлился на лавку.
– А сколько у нее обет? – спросил он с грузинским акцентом.
– А скилькы схоче! – ответил веселый казак с усами и стукнул по столу, – Всэ! Рыба!
– Риба, риба, риба. – подхватила загорелая рыбачка, входя во двор, – Бички, камбала!
На углу возле кинотеатра с афишами «Детям до шестнадцати» Гриша запрыгнул на телегу с бидонами.
­– Керосин! Керосин! – возопил возница. Длинный черный передник и большие черные резиновые рукавицы делали его похожим на Харона. Лошадь с отвислыми боками и провалившейся спиной печально плелась по улице, подрагивая ушами. Возле райкома она подняла хвост и наваляла кучу горячих орехов на мостовую.
– Так их, Муська, так их! Мать-пере-мать! – поощрил керосинщик.
В скверике, возле памятника Железному наркому старый  Лева вырезал портреты-силуэты из черной бумаги по рублю и наклеивал на белые открытки с узорчатыми краями.
Муська медленно затрусила вниз по улице в сторону вокзала.
– Слухай малой, я тебя только до границы довезу, а дальше ты уж сам, – керосинщик выругался и вздохнул. – Слышь, а, ты, куда лыжи навострил в Израиловку или в Америку?
– Еще не знаю, – честно признался Гриша. – Сейчас еще только весна. Чего загадывать!
– И то, правда! Че гадать. Наше дело – тут он заорал во всю глотку – Керосин! Керосин!
И спокойно добавил:
– А планы хай ЦК строить.
Они миновали цирк и выехали на площадь.
– Я цей керосин всю жизнь возю. Як в сорок первом почав возить, так и возю. Тут еще тогда базар ваш был. А потом война. Энти, – и он кивнул головой куда-то назад, – как драпать собрались, увесь керосин народу роздали. Все квартиры як склад горючего стали. А як нимци прийшли, так энти из подпола повылазили и Крещатик запалили. Горел за милую душу. Думали фашисты, как Наполеон от пожара, побегуть. Як же, щас! А люди на улице остались, и погорела куча. Кутузовы хреновы!
Телега остановилась на углу Саксаганского, и из дворов потянулись люди с канистрами и ведрами. Керосинщик ловко орудовал большим медным черпаком, а Гришу назначил кассиром. Расплачивались кто чем. Кто салом, а кто яблоками. Кто вязаными носками, а кто пальто.
– Ну, ось собрали тоби трошки на дорогу. А то больно багаж у тебя дурноватый. В таку даль с одной авоськой собрался. И шо ты туды напхал!
Керосинщик аккуратно укладывал все на кем-то принесенные санки.
– От гады, довели народ! Совсем у людев денег нет. От так ездию я с керосином кожный день и думаю – когда они снова все запалять.
Ну, все, пацан, тебе туда. Вишь, племя твое собирается, – и он указал Грише на крутой подъем.
Длинная череда евреев с чемоданами, тачками и колясками карабкалась по скользкой улице, сквозь клубы дыма привокзальной ТЭЦ. Гриша впрягся в санки и потащил их со страшным скрежетом по булыжнику.
Вечный запах неприкаянности ожидания и пугающей неясности, разбавленный парами пота и пива, наполнял высокие своды вокзала.
– Где тебя носит? – сразу набросилась на него Луиса, – Дед уже в милицию собирался звонить.
Она подхватила большой узел и потащила Гришу в столпотворение к большой дубовой двери с надписью «ХОДА НЕТ». Изя первым врезался в толпу, как ледокол, размахивая ветеранским удостоверением. За ним протискивались Луиса и Гриша. Позади послушно семенил отец, согнувшись под большим рюкзаком.
         Высокий худой таможенник с поношенным лицом брезгливо перебирал рассыпанные по столу вещи.
         – Так, что у нас тут? – добрался он до авоськи Фиры, – Сейчас поглядим!
Острый нож молниеносно вспорол брюхо филина. Длинные гибкие пальцы нырнули внутрь и извлекли на свет божий вместе с ватой пачку долларов.
– Вот ты и приехал, Григ Поташник! – лицо таможенника осветилось радостью, – Пиздец!
В открытое окно доносился квакающий голос репродуктора:
­– Поезд номер… Москва-Вена не прибудет на шестой путь. Отъезжающих просят не беспокоиться.
Гриша схватил санки и выпрыгнул в окно. Он бежал что есть мочи, перепрыгивая через чемоданы, расталкивая пассажиров и провожающих. Сзади громыхали подкованные сапоги, высекая искры из полысевшего по весне перрона.
– Хальт! Хальт!
Гриша оттолкнул носильщика, увернулся от дежурного в красной фуражке и побежал в конец платформы.
– Главное добежать до моста, – твердил он сам себе.
Перрон кончился. Гриша спрыгнул на пути и помчался на свет семафора. Сапоги не отставали. Пули засвистели справа, вспенивая еще не успевший растаять снег. До стрелки перед мостом оставалось совсем немного, метров двадцать, а дальше спасительный обрыв. Уже задыхаясь, он скатился с насыпи к небольшой площадке, от которой еще дальше вниз, на улицу Толстого неслась головокружительная скользанка. Гриша разогнал санки, плюхнулся на них животом и понесся сломя голову в светящуюся фарами преисподнюю. Лед вынес его на трамплин, санки высоко подпрыгнули и вылетели на мостовую под колеса самосвала…

… Гриша осторожно открыл глаза. Утренний морской бриз слегка раскачивал жалюзи, и солнечные блики подрагивали на стекле безликой акварели. Сны ему снились редко и всегда с беготней и стрельбой. Он попытался отделить реальность от сновидения, но пазл никак не складывался.
– Так! По идее, вчера была свадьба у Фанечки… На невесте была кружевная комбинация. Стоп! Комбинация была на завуче. Невеста была в платье. И на платье капал жир. Нет. Жир был на салфетке у Бена. Бен – Петя – Абраша – Никифор… Назад! Абраша… Абраша… Кари! Потом я танцевал с Кари. Кари… Кари… Потом Фанечкина невеста, то есть Левина. Как ее? Катя, кажется. Так. Плывем дальше.  Потом я поехал с раввином продавать керосин… нет, это вряд ли! Потом был какой-то эротический пейзаж. Ноги! Ноги росли из оврага…­– Садись! Два! Кто знает, откуда растут ноги? Ноги растут из… правильно, Поташник, ноги растут из жопы. Эти ноги росли из очень хорошей жопы. Так, так, теплее! Идем выше, – выше ничего не было… Что за черт! Так не бывает! Должна быть талия, грудь, голова… Ладно, может не быть талии, может не быть груди, но голова… Что это за женщина без головы?.. На чем тогда, скажите на милость, росли эти длинные рыжие волосы? Ладно…  Попробуем рассмотреть проблему с другой стороны и попытаемся выяснить, как же это все называлось?.. Моли. Нет, не Моли… и не Анна… и не Пеги… Ладно, это не столь важно в нашем исследовании. Что имя? Роза пахнет розой… Важно, что было потом... Потом…  Потом было такси, черный портье в гостинице, номер…
Итак! Что мы имеем в результате проведенных изысканий. Имени – нет, лица – нет. Есть номер в отеле и… еще у нас есть ноги и жопа. Стало быть, и то и другое должно быть где-то здесь.
Гриша провел рукой по кровати, но рядом никого не было. Рука окунулась во что-то липкое. Он медленно скосил глаза вправо и как ошпаренный выскочил из постели. Вся кровать была в крови.  
– У попа была собака – он ее убил…
Гриша растерянно оглядел комнату. Его пиджак и рубашка лежали на кресле. Брюки распластались на полу совсем в другом углу. Осторожно он заглянул под кровать – там перепуганные носки прижимались к съежившимся трусам. Крадучись, на цыпочках, Гриша подкрался к туалету и рывком распахнул дверь. Мокрое полотенце беспомощно свисало с края ванной. Трупа нигде не было. Зато в корзинке для мусора валялась пустая упаковка от женских тампонов.
– Так! Анна-Пеги-Моли! Или как там тебя, твою мать! Значит, ебаться мы уже научились, а считать еще нет! Ну, что, – подмигнул он своему отражению в зеркале, – Зигфрид Поташник? Пошли мыться!
Горячие струи ударили по плечам и мурашки разбежались по спине. Красные ручейки заскользили по животу вниз к ногам, расплываясь зловещими узорами в белоснежной ванне. Гриша в блаженстве закрыл глаза и подставил голову под душ.
Сквозь шум воды он услышал голос бабки, перекрывающий осиное жужжание, и почувствовал сладкий привкус на губах. Солнечные лучи продирались сквозь листву, пытаясь дотянуться до Раиных золотых сережек с белыми шариками. Осы кружили над корытом, стараясь выхватить из пенящейся воды свою толику сладости. Гриша шлепал ногами по воде, ведя прицельный огонь брызгами по полосатой эскадрилье. Подбитые самолеты падали в покрасневшее море и превращались в черно-желтую эскадру.
Рая из шланга смывала с внука густое, еще теплое, свежесваренное варенье.
– Марк мит дем бейнем – весь в отца! Вечно во что-нибудь вляпается!
Сочные сладкие вишни вырывались из слипшихся волос и летели вниз на вражеские корабли, как тяжелые авиабомбы.
– Столько трудов – псу под хвост! Одного сахару пять кило! Дед весь день косточки выколупывал! А ты раз-два и в таз! Насквозь пропитался! Ну ничего, зато теперь тебе от девок отбою не будет.
– Эх, Ба-Рая! Ты как в воду глядела! – Гриша выключил душ, – Интересно, что бы ты сейчас сказала?

 

Из аэропорта он позвонил Фанечке, извинился. Наплел что-то про срочные дела и сказал, что скоро опять заедет.
Уже в самолете Гриша развернул газету. Сообщение о том что «Foster, Foster & Brand» купила пятнадцати процентный пакет акций «C-Group» приятно его удивило. С тех пор как состоялось бракосочетание президента компании Джеймса Фостера и Эвелин Мак-Ферсон прошло уже больше трех месяцев. Гриша все ждал решительных изменений, но что они будут такими амбициозными не рассчитывал.
– Ай да Мэрочка! Хороший аппетит!
Всех женщин, так или иначе попадавших в поле системного анализа его программы, он про себя именовал «Мэрочками». В честь Петиной жены Мэры, тратившей все свои силы и Петины деньги на соревнования с подругами в погоне за новыми «мебелями» и сервизами.
         Эвелин Мак-Ферсон попала в его поле зрение случайно. Три года назад «Мытарь» отследил стремительный марш-бросок по спальням Уолл-стрита некой Кетрин Болт. Полгода спустя, возникла Сьюзан Мейсон в  подвенечном платье от Лагерфельда под руку с председателем совета директоров неприметной «Mitt-investment». Из простого сопоставления фактов вытекало приятное открытие. Две эти Мэрочки учились в одном классе. Грише не составило большого труда выяснить все подробности. Тут то и возникла третья закадычная подруга Эвелин, никогда не отстававшая от своих одноклассниц. Ее появления на сцене Гриша ждал с нетерпением. И Эвелин не заставила себя долго ждать. Ее свадьба принесла ему неплохую прибыль, поскольку Кетрин и Сьюзан почувствовали, сзади дыхание догоняющей подруги и попытались уйти в отрыв. Сегодняшняя сделка не могла остаться без ответа, и Гриша в предвкушении попросил у стюардессы виски.

– Одна Мэрочка – хорошо, две Мэрочки – еще лучше, но три сразу! О таком можно только мечтать! Нам предстоит великая битва. Не на жизнь, а на кошелек. Бирнамский лес пошел! Нет, это уже не битва, это целая война. Троянская война. И девочки уже делят яблочко.  Свистать всех наверх! Все войска привести в боевую готовность и грузиться на корабли! А то нам ничего не достанется. Вперед, храбрые ахейцы! С вами неуязвимый Ахиллес, выкупавшийся в месячной крови и хитроумный Одиссей в одном флаконе – в лице Гриши Поташника. Волны Элиота понесут нас к победе! Эол уже выпустил ветер ненасытности, и он наполнит наши паруса эйфорией. И не страшны нам ни Кетрин, ни Сьюзан, ни Эллис, ни мать их – Алчность!

 

                                               IV

 

 «Мытарь» протрубил отбой два дня назад, и Гриша стал все продавать. Война еще не закончилась, но главные события были уже позади. Чувствовалось, что все устали. Итог был обескураживающим. Полгода соперничества Мэрочек, полгода непрерывной работы и напряжения принесли ему сумму, которой с лихвой хватило бы на все американские мечты всех эмигрантов. Гриша сел в самолет и улетел в Париж, даже не дожидаясь окончания всех операций. Все и так уже было ясно.
Его всегда тянуло сюда, когда надо было что-то обдумать. В этой угасающей столице снобизма, ему было до удивления легко отрешиться и принять решение. Незнание французского изолировало его от толпы и позволяло взглянуть на жизнь со стороны. Все предыдущие успехи отмечали некий промежуточный этап в восхождении. Нарядные витрины роскошных бутиков всегда мерцали как маяки, указывая путь на вершину, надежно охраняемую торжественными швейцарами дорогих ресторанов.
Гриша очень быстро проделал первый отрезок пути к отметке, которую Ба-Рая называла «много денег». Еще десять лет Гриша потратил на то, чтобы их стало «очень много». Спортивный азарт толкал его все дальше и дальше. И вот теперь денег было не просто «много», и даже не «очень много», их было «страшно много».
Отели на Вандомской площади, такие недоступные и вожделенные в первый приезд, сейчас выглядели до противности заурядно. Все эти прелести давно стали обыденными и потеряли свою привлекательность. Он бесцельно бродил по улицам оглушенный результатом своей многолетней работы. Город наседал как настырный восточный торговец, но предложить ему уже было нечего.
Гриша развалился на скамейке и принялся изучать перевернутый фасад дворца в фонтане.
– Купить этот дворец, что ли? И парк, в придачу. И можно без титула. Справа от входа устроим большой кабинет на первом этаже с видом на этот фонтан, слева – гостиную. Сделаем из фонтана бассейн. Можно будет в жару поплавать. Поставить здесь памятник Шекспиру, прямо напротив Жаны д’Арк и сделать надпись – «Дорогому Вили от Гриши».­ А скажи-ка  мне Гриша, зачем тебе такая гостиная? Блядей водить? А кабинет тебе зачем? Продолжать отслеживать новых «Мэрочек» и пасти старых? Можно, конечно, опубликовать теорию, выпустить «Мытаря» на свет Божий и насладиться всеобщим безумием.
А может привезти сюда со всех стран расползшуюся мишпуху и прилепить к фонтану пару-тройку чудищ? Маня будет пилить свою виолончель. Ее надо будет поселить в правом крыле, подальше. Мэра бегать по антикварным развалам и скупать мебель всяких «луев», а Петя играть в нарды. Фанечка дрессировать двух своих шлемазлов – Леву и Илью, вместе с их женами и детьми. Наверное, такими же недотепами. Идочка разведет под окнами флоксы и другую пионь… 
Что будут делать остальные, Гриша представить не успел. Люксембургский дворец разлетелся в дребезги под напором негритят, влетевших в фонтан с победным воплем.
– Да, но тогда уже никаких девок сюда не приведешь. Можно, правда, купить еще что-нибудь рядом…
Гриша огляделся вокруг, но ничего подходящего для себя не увидел.
Толстая африканка пыталась выловить свою разбушевавшуюся ватагу из воды. Аккуратные старушки, переполненные игрой, катали шары, время от времени шаловливо потягивая винцо. Напротив статуи Венеры, ряженный в золотые тряпки парень с позолоченной же рожей положил шапку на землю и застыл в артистическом попрашайничестве.
– Интересно, кому больше дадут. – Гриша поднялся, подошел к претерпевшей от голубей скульптуре и положил свою джинсовую шапочку под пьедестал. Бросил по монете парню и статуе и побрел к выходу, провожаемый осуждающим холодным мраморным взглядом Венеры.
Солнце било ему в спину. Длинная неприкаянная тень кривлялась и плелась впереди него.