Сцена пуста. Темнота наполнила весь ее объем до колосников, света нет, вернее, он еще не создан. Я присутствую при его рождении. Пока еще царит тьма, потрясающая своей немотой. Безмолвие, предвосхищающее чудо. Это чудо произойдет на моих глазах, я буду его свидетелем. Свет отделится от тьмы! Тонкий трепещущий луч разрежет мрак, разольется золотым сиянием, и начнется бесконечная борьба с темнотой. Они теперь не расстанутся никогда – свет и тень! Этот союз наполнит пространство смыслом, «ничто» перейдет в «нечто», а их соперничество станет залогом дальнейших чудес.

Сцена пуста. Сейчас она содрогнется, и пойдет круг. Все придет в движение. Сейчас! Вот! Вселенная начала свой величественный путь. Пространство ожило и закружилось в вечном танце. Из пульсирующего хоровода возникнут двери, окна, «диван, чемодан, саквояж». Животворящий свет, сантиметр за сантиметром, будет живописать их историю. Историю островка человеческой жизни… Стоп!

На сцену выходит человек, все это создавший, – художник Даниил Даниилович Лидер.

Идет репетиция.

Мне повезло – пять лет я проработал с ним в одном театре, в одной мастерской. Большая комната в старом киевском доме с окном во всю стену, (чтобы открыть форточку мы залазим на стол), со двора – подвал, с улицы – первый этаж. Над нами квартира Гната Юры. Окно смотрит на «франковский» скверик с фонтаном. Зимой - жарко. Летом – сыро и холодно.

У ДанДаныча это второй приход в театр Ивана Франко. В тот первый раз он и стал Лидером. В пятьдесят с лишним изменив жизнь, творчество и смысл своей профессии – театрального художника. Самое интересное, что материалом для этого послужила бесцветная «национальная цековская» драматургия. Вопреки ей, а может и благодаря этой сиюминутной совковой литературе, Лидер конструирует вечные пространства. Превращая реалии украинской народной материальной культуры в космические символы.

Свет становится активным действующим лицом. Так родился его лидеровский пластический конфликт.

- Как они стирали мои росписи со своих костюмов в «Ярославе». Я все костюмы прописал под Софийские фрески. Иду мимо гримерки, а они сидят и оттирают краску. Сколько я воевал тогда. Стерли. Хорошо, Боровский вытащил макет «Ярослава» в Москву и он там понравился. Так немного примолкли.

Мимо нас актеры ходят в театр. «Старики» - медленно, значительно с пафосом патетической драматургии Корнейчука. «Молодые» - стремительно, жадно, иногда виновато.

Второй раз Лидер пришел в Театр Франко, когда театр возглавил Сергей Данченко.

Так он обрел своего режиссера, бесконечно ему доверяющего.

- Сколько я спорил с Лизогубом. Подавай ему солнце. Знаешь, как раньше делали – вырезали круг, натягивали тряпочку и красили. Я сделал с Осиповичем (художник по свету) восход только светом со всеми переходами от красного до белого. Нет. Подавай ему этот блин. А у нас гастроли в Малом театре и премьеру играем в Москве. Я, вечером накануне, взял эту фанеру и вытащил на задний двор. Да еще и завалил чем-то. Назавтра – хвать, а солнца нет. Так и сыграли одним светом. Здорово было.

Наши подмакетники стоят друг напротив друга. Дюрренматт смотрит на Котляревского. Дан Даныч сидит ко мне боком. Потрясающий профиль. То ли Кортес, то ли Оцеола. С ним комфортно. Он не подавляет. Не дает советы. Не руководит. Лидер рассказывает, как он смотрит на мир. Что может деталь рассказать о целом. Почему пятка «Блудного сына» говорит больше, чем его лицо. Эти беседы возникают случайно. Лидер всегда здесь и где-то. Его речь абсолютно недоступна случайному слушателю. Хотя все слова понятны. Он не заумен, не наукообразен. Просто, нужно много его слушать, что бы понять тот смысл, который он вкладывает в обычные слова. Интересно, как он преподавал в институте?

- Я тут готовлю статью про своих учеников, я и тебя включил – ты ведь тоже вроде мой ученик. Ты не против?

Так мы заключили взаимное соглашение . Было это еще до того, как он предложил мне разделить с ним мастерскую в театре.

- Меня часто в занятиях лабораторий СТД спрашивают: « Как вы это все придумываете?» А как я могу это объяснить. Научить этому нельзя. Боровского же никто не учил. А знаешь, как он придумал дореволюционный завод?..

Поставив больше сотни спектаклей, Данилыч редко приводит примеры из своих работ. Зато охотно иллюстрирует свои мысли работами Д. Боровского, М. Китаева, Э. Кочергина.

Через неделю после премьеры «Вишневого сада» в театре им. Леси Украинки, я застал Лидера в макетной, переделывающего макет, только что вышедшего спектакля. Парты детской комнаты были подрезаны и едва возвышались над планшетом. Стулья стали низкорослыми. Зато биллиардная повисла в воздухе. Это была проба. Проверка.

Через три года возник феерический «Каменный господин» Л. Украинки в театре им. Янки Купалы.

«Великое успокоение вещей» стало кладбищем, залом и атриумом дворца донны Анны. Готическая мебель, повиснув высоко над пандусом, по мере приближения к залу с начала коснутся поверхности пандуса, а потом начнут потихоньку исчезать под ней, превратившись возле рампы только в тимпаны спинок кресел. И от безмолвных рыцарских доспехов останутся только наконечники копий.

Средневековое сознание разделяло пространство по вертикали – рай, земля, ад. И по горизонтали – прошлое, современность, будущее.

Две колонны по середине пандуса обозначают невидимую границу – зеркало между прошлым и будущим, между землей и адом. В этом мистическом зеркале отразится мистический же праздничный стол донны Анны, и оттуда из-за зазеркалья появится Командор.

Дан Даныч любит делать макеты из репродукций, вырезая нужные кусочки фактур. (Макетчика у нас нет). Он с азартом режет Тициана, Тропинина, Рембрандта. Мастерская наполняется изувеченными шедеврами.

- Современные художники для этого не годятся! А классиков и резать приятно.

Никогда не надо боятся, что тебе скажут «это уже было». Было все! Важно только насколько это необходимо данной пьесе.

Все мы ставим одну пьесу. Всю жизнь – одну пьесу! Важно придумать. Понять суть конфликта. И не только в сценографии, а и в живописи, скульптуре, графике. Конфликт везде. Человек конфликтен сам в себе. Его внешность противоречит внутренней сути.

Я не люблю, когда в опере поют, в балете танцуют, а в театре разговаривают. Если нет внутреннего напряжения, действия, то ни какое техническое мастерство не спасет.

1987 год. Гастроли театра в Москве. Из-за неразберихи с номерами – я поселяюсь в номер с кем-то не из театра. Соседа не вижу два дня. Мой театральный режим не совпадает с его. На третий день мы просыпаемся вместе, оба после вчерашних торжеств, и знакомимся.

Овчинников – скульптор, академик. Приехал из Челябинска на сессию Академии. Автор хрестоматийного «Орленка».

Чечик – Киев. Театр им. И. Франко.

- А Лидер у вас еще работает? – прерывает он меня. – Он меня учил рисовать во время войны. Этого Даниилыч не рассказывал. То, что он, будучи ссыльным лагерником, еще и уроки давал.

Немецкая слобода под Луганском – Академия в Питере, мастерская Иогансона, – каникулы, война – начальник светомаскировки поселка – свадьба военкома, машина, сломанная нога – арест, телега до Харькова, госпиталь – лагерь, кузнец, взявший его в кузницу и тем спасший его от шахт, – Челябинск, театр, поселение, «Любовь Яровая», Фадеев – Сталинская премия.

Все рассказывал. И про то, как без паспорта, (ссыльный фольксдойч) с удостоверением Сталинской премии, ехал из Челябинска в Питер, восстанавливаться в Академию. Про Райкина. Как влюбился и оказался в Киеве. Оперетта. Боровский. Театр Франко.

По стариковски много раз и с разными деталями Даниилыч рассказывал сагу своей жизни. Без пафоса, без поучений – такая вот жизнь.

- Пошли на базар. Я научу тебя покупать творог. Знаешь, как я выбираю творог? Сначала я смотрю крестьянке на руки. Они должны быть, такие, настоящие - сработанные. Обветренные. Видно, что сама доила и сцеживала – делала для себя, а не на базар. Я же знаю, как это делается. А уже потом пробую.

А ты умеешь жарить картошку? Жаренная картошка – это вещь! Ты как жаришь? На сале или на «олии»?

Интересно, как всплыло это украинское слово в его русской речи, из того далекого голодного крестьянского детства, где говорили на русско-немецко-украинском языке?

Идет репетиция. В перерыве курю с актерами возле сцены, в узком проходе под лестницей. Каждый проходящий, протискиваясь между нами, прерывает разговор. Проскользнул Лидер. Остановился.

-Интересно, я всегда замечал, как люди выбирают место – где-то в уголке, на подоконнике, на перекрестке. В самых неудобных местах. И, несмотря на это, их очень трудно перебить, разъединить. А мы на сцене выгораживаем пространства, пытаясь подчеркнуть важность события. Когда все происходит на пятачке, на перекрестке.

В «Карьере Артуро Уи» я сделал перекресток. Городской перекресток. В этом оформлении я могу сыграть любой спектакль.

У каждого художника есть самые дорогие для него работы. Даниилыч всегда выделял «Карьеру», «Вишневый сад», «Лира». Под конец остался Лир и Раневская. Они встретились на Пражском квадриенналле, упакованные в чернобыльские полиэтиленовые кульки. Белые на белом. Воздушные, одинокие, неприкаянные. Выгравированные черенком кисти из белильной массы. Два действующих лица его собственной пьесы, которую он ставил до конца.

Пьесы про огромный внутренний мир человека и про куцый мирок, в котором мы живем. Про слабость и силу. Почти слепой, с огромной лупой, Дан Даныч дома рисовал бесчисленные эскизы, писал сопроводительные тексты. Он и квартиру свою оформил как «Вишневый сад». Такая же лампа над столом, такая же композиция из семейных фотографий на стене.

- Я всю жизнь делал это для других, теперь могу сделать это для себя.

Интерьер? Или продолжение театра? Любая из его сценических работ могла бы с успехом поспорить с современными инсталляциями. Рояль Бойса, обитый солдатской шинелью, стоит в Центре Помпиду. А где стоят столики из канализационных люков «Карьеры Артуро Уи»? Эфемерное искусство сценографии.

Лидер в больнице. Отказал второй глаз. Меня узнает по голосу. Мы выходим во двор на скамейку, в звенящую прозрачную осень. Я давно не был в Киеве и очень рад его видеть. Наш разговор, быстро миновав обмен новостями, переходит в тот далекий неспешный ритм бесед в мастерской.

- Я хотел в «Тевье молочнике» сделать все костюмы с лампочками. Тогда получились бы блуждающие звезды. Представляешь, они ходят в глубине в темноте. Или поднял руку - и только лампочки! …

Мимо нас идет явно очень довольная тем, какая она удалась, медсестра.

И вдруг я замечаю, как орлиная Дан Дановская голова медленно поворачивается, провожая ее…Чем? Кроме мутного белого пятна халата он не может видеть ничего: – Даниилыч, как?

- Я их чувствую!

На женщин он смотрел восторженно. В любой мог найти, что-то восхитительное:

- Посмотри, как у нее шея вставлена в плечи!

Вышло так, что с моей женой он познакомился раньше меня, на гастролях в Тбилиси. И после театра пошел ее провожать через весь Тбилиси в Сабуртало. В 70 лет! 12 км! Я Вас понимаю Даниил Даниилович! И как он обрадовался, когда узнал, что мы женимся.

В своей мастерской на Оболони он уже почти не работал. Там стояли макеты. Стоял весь мир во всем своем величии и во всей своей уязвимости.

Колодезные журавли плакали над кучей изношенной одежды на ржавых железных листах. Проволочные ведьмы наводили ужас на соломенных ярмарочных кукол. Истлевший рушнык взлетел как чайка над крейсерской палубой и застыл. Время остановилось.

Время можно отсчитывать по-разному. Можно годами, можно женами, можно спектаклями.

В усадьбе Гаева время отсчитывают художественные стили. Три поколения русского дворянства воплотились в анфиладе комнат: биллиардная, детская, гостиная – ампир, эклектика, модерн. Волшебный флер времени окаменел прозрачными стенами в этом странном доме. Каждое поколение Гаевых открывало новые двери в новую комнату. Последнему поколению это оказалось не под силу. Как беспомощные птицы бьются они о прозрачные стены в поисках спасительного выхода. Но единственные двери, которые им по силам открыть это двери «многоуважаемого шкафа». Единственный выход из этого дома назад - в арьер, через всю анфиладу, в глубину веков растворяясь в полупрозрачной дымке времени. Гибель вишневого сада станет смертью света. С каждым ударом топора он будет становиться все слабее и слабее, пока не исчезнет совсем.

И воцарится тьма!

Мне иногда кажется, что туда в глубину, в темный провал арьер-сцены ушел дорогой Дан Даныч. Что он вернется и что-то расскажет. Или просто поднимет руку - и загорятся лампочки.

Февраль 2004 года.

 

Из книги В. Березкина " Сценография России. Давид Боровский, Даниил Лидер".